МОЛОДОЕ, СМЕЛОЕ ПИСЬМО

    Я любил бывать в аскетической мастерской Шалвы Майсурадзе, где главным пиршеством был показ и разбор новых работ художника. Завсегдатая выставок сегодня трудно удивить открытием в искусстве. Сложились, закаменели многие имена, приемы, "почерки" авторов, правые и левые направления, приелась и эклектика на потребу дня. Тем более удивительна и радостна для меня оказалась первая встреча с живописью Шалвы Майсурадзе в 1992 году на выставке московских сезаннистов старшего поколения. Пейзажи и натюрморты Майсурадзе выделялись на ней изысканностью цвета, рисунка и письма. Привлекало свежее верное претворение традиций французской и русской живописи времени великого перелома - начала XX века. Чего таить, эти традиции и сегодня усвоены мало, часто неверно. Как говаривал Сократ: "бойтесь не незнания, а полузнания". Для художника это был новый трудный поворот творчества, начатый с 1985 года. Правда, продолжалась еще практика юбилейных и тематических выставок, живописец "дописывал" свои официальные картины-заказы в прежнем ключе и не без успеха. Полотна Майсурадзе о бедствиях и победе в Великой войне с фашизмом воспроизводились в печати, занимали почетные места на вернисажах. Сам ветеран войны, художник повествовал о ней в строгом монументальном духе, лаконично и строго. Здесь плодотворно сказалась долгая личная школа "сурового стиля" с честным, "мужским" показом трудового быта. Художник и сам из тех, кто сделал себя, свое имя упорным трудом и стойкостью в борьбе с тяготами жизни. Уроженец грузинского села Кведи, он всем сердцем воспринял русскую культуру, судьбу народа. Великую Отечественную войну он прошел от звонка до звонка, от грозного парада у Кремля в ноябре 1941 года до парадного итога Победы. Лучшие его работы военной тематики и посвящены этим двум парадам, в которых он участвовал лично. "Ноябрьский" холст более монументален, открывает снежный марш войск с панорамной высоты, другой - "победный" словно включает зрителя в происходящее, повествует из-за плеча солдата-ветерана. Перестройка освободила художника от пут партийности, побудила творить скорее "для себя", а значит и для самого искушенного знатока. К тому же "суровый стиль" к 80-м годам утратил свою боевитость, стал заказным и официальным.
Новым опытным полем исканий Майсурадзе стали "нейтральные" жанры живописи: натюрморт и пейзаж. Так родились новые прекрасные серии "букетов", горных и сельских видов. Тут уместно вспомнить слова В. Фаворского о живой диалектике изображения и вещи в искусстве, вещи как шедевра пространственной формы, единства образа и материала. Опыт кубизма и абстракции показал чистую от идеологии диалектику этих начал, но с упором на вещь, на конструкцию целого. Личные творения Сезанна, Матисса, Пикассо и др. новаторов XX века усилили не только "вещественные" качества языка и мастерства, но и внесли новый психологизм образов, сопряженных не с классическим единством времени, места и действия, а со вселенской вечностью. Так изначальная гармония модели мира - от дольменов до иконописи - обрела свое развитие в новой диалектике современности. Художественные "вещи" начала XX века в России рождались в пылу революции. Сегодня, с учетом издержек времени, возможен более чистый и гармоничный опыт художества. Что такое "букеты", "горы" и "русские виды" Майсурадзе, внешне совсем простые, как массовидные примеры в философии? В плане изображения "букеты" минимально общи, типажны, почти знаки цветов, ваз, столов. Пространство букетов носит свою театрально-декоративную маску, совмещая в себе одновременно все предметы, уравнивая всё в образе среды, обитания всего. Букеты предстают как малые гейзеры жизни, ее великолепия, драгоценности цвета и форм. Отсюда драгоценность колорита, огранки конструкции, точные как у хирурга движения кисти - то легкие, то сильные. Так в строительных лесах рисунка, цвета, композиции возникает чудесное действо живописи, где легко определить крепкие крестообразные узлы конструкций и паузы изображения, как начала и концы явления и где мягкая форма парабол, овалов и дуг оживляет статику вертикали и горизонтали. Словом, зритель невольно втягивается в работу художника. Только войдя "внутрь" образа, можно оценить и красоту материала, плотность и прозрачность цвета, звук краски, о котором говорил В. Кандинский, "одежду" фактуры и многое, многое другое. Любитель оттачивать форму в вариантах прежних работ, художник в "букетах" вновь и вновь варьирует главное: ваза с букетом, как осевой центр картины, контрасты кобальта с розовым и холодно-зеленого с охрой, как доминанты цвета. Пространство связано декоративной плоскостью и "рельефными" уступами и выходами в аванплан всей укрупненной формы. Целостность вещи сохраняется на каждом этапе письма. Сам художник не раз замечал, что доработка сушит живопись. Русские виды в холстах Майсурадзе, хотя и отталкиваются от натурных этюдов, но сочинены в мастерской. Природа и жилище человека, кажется, существуют извечно вместе, возобновляемы, несокрушимы и торжественно красивы, несмотря на временные утраты. В излюбленном для себя картинном квадрате композиции художник вместил самое существенное, формулу пейзажа, не далекого, а близкого, "домашнего". Так по-свойски он почувствовал, породнил себя с землей Подмосковья. Но самый большой цикл пейзажей Шалико Майсурадзе отразил поистине картинное величие отчего Кавказа. Из поездки в 1986 году он привез ворох этюдов Приэльбрусья, но оно стало скорее поводом для собственных свободных представлений о Кавказе. Не долины, ущелья и селения, а сами горы - главные объекты размышлений. Поросшие лесом и спокойно дремлющие сегодня - они предстали в холстах живописца гигантскими друзами кристаллов, устремленных в рост, в движение, в память своего становления. Горы, как извечный вызов небу, стремление к нему и каменные храмы в горах, как разумная и гармоничная часть Вселенной. В горных закатах, в пейзажах Майсурадзе поединок солнца, огня и холода доведен до накала. Кобальтовые переливы горных масс уподоблены плотности синей смальты, силуэты гор предельно просты и величавы. Горы привольно открыты небу, купаются в тучах и облаках, а горный воздух не разрежен, а уплотнен, созвучен горам. В отличие от спокойных построений натюрмортов и пейзажей Подмосковья, ритмы гор Майсурадзе динамичны, могучи в своих диагональных выходах к небу, но также полны здоровья и радости жизни. Всем строем образов, самим молодым смелым письмом, музыкой гор живописец славит мудрость природы. Так, поэзией своих картин художник Шалва Иванович Майсурадзе ответил на суету и хаос наших дней.

ПУТЬ К МОЛЬБЕРТУ

    Небольшая мастерская Шалико Майсурадзе на улице Вавилова напоминала аскетический цех мастерового. Никаких украшений, безделушек, случайных вещей. Один-единственный вазообразный графинчик тёмно-синего сапфирового цвета одиноко ютился на полке. Этот небольшой предмет в его натюрмортах волшебно превращался в большие граненые вазы, увенчанные ярко-пышными цветами. Сам хозяин мастерской был неизменно приветлив деликатен, вежлив. В нем сохранилась статность и порода красивого горца. Суждения Шалико об искусстве отличались прямотой и определенностью. Его возмущало аморфное списывание натуры, он стремился к искусству с большой буквы. Он любил приводить в пример П. В. Кузнецова - одного из выдающихся русских художников XX века. Как-то одному из товарищей Шалико посчастливилось пойти на этюды с Павлом Кузнецовым. Недолго думая, он разложил кисти, краски и очень быстро справился с этюдом. Потом решил полюбопытствовать: а что же сотворил Павел Варфоломеевич. Он подошел к старому мастеру и увидел, что тот сидит перед чистым холстом. - Знаете, я не могу найти решение мотива, - сказал Кузнецов. - Вот и думаю: не что изобразить, а как... Подобную задачу постоянно приходилось решать и Шалико Майсурадзе. В его мастерской все работы были повернуты лицом к стене. И только один холст стоял на мольберте, его-то он и писал, переписывал, дополнял, уточнял, меняя цветовые плоскости как элементы конструктивной композиции. Любопытна была его палитра. Поработав, он чистил середину ее до блеска, а по краям лежали сталактиты подсыхающих красок. Кстати сказать, палитры живописцев это явление особенное. К сожалению, после ухода художников палитры часто выбрасывают, а ведь в каждой из них тайна ума и души этого мастера. Я подумал: хорошо было бы устроить выставку палитр. Думаю, это было бы яркое и увлекательное зрелище. Когда я приходил к Шалико, наши разговоры с ним касались только искусства живописи, мы никогда не опускались до бытовой болтовни, Он обожал творчество Дерена, Матисса, Пикассо. Сильнейшее впечатление на него произвела выставка-праздник Аристарха Лентулова. Она подтвердила веру Шалико в силу и могущество цвета.

ИЗБЫТОЧНО ЩЕДРОЙ ДУШИ ЧЕЛОВЕК

Шалико Майсурадзе обладал огромным опытом постоянно работающего и думающего художника. Он работал постоянно, даже тогда, когда в его руке не было кисти. Наблюдал, размышлял, прикидывал, разговаривал с собратьями об искусстве. Это и есть та всеохватная вовлеченность человека в главное дело своей жизни. Его пейзажи построены по законам экспрессии цвета, столкновения разноокрашенных плоскостей, динамичного владения формой. Приметчивый глаз художника втягивал в себя наблюдённое и давал мастеру возможность писать в мастерской уже без натуры. Но вглядитесь внимательно в эти пейзажи - сколько в них спрессованного натурного материала, преображенного и кристаллизованного! Это солнце Кавказа, теплое и ослепительное, зелёные склоны гор, синь бескрайнего неба, серебро горных речек и резкие тени могучих деревьев. Всё это сплавлено в картинах Майсурадзе по законам искусства. В его натюрмортах с цветами будто переливается внутренняя сила земли, ее живительных соков и щедрых сочетаний красного, желтого, алого, розового, синего, оранжевого, зеленого, черного, белого. Так поэтически видеть мир мог человек избыточно щедрой души, доброго взгляда на жизнь. Только с такой высоты и открывается художнику новое, не даёт опуститься в сети стилизации, пошлости и салонного пустозвонства. Необходимая для такого письма воля тоже наличествовала в Шалико - ведь он нашел в себе силы резко изменить свой привычный стиль и почерк - от давно почившего передвижничества, полуглухого и полуслепого, вялого, жеманного, от бескрылого натурализма к кубистическому пониманию активной формы с её резкой геометрией и глубинной сезанновской страстностью. Шалико Майсурадзе избежал заражения самым модным и распространенным вирусом современного искусства - бездушностью и бесстрастностью.
      Тенденция современного мирового искусства при всей его изощренности и технической вооруженности упирается в непроходимую стену салонности, умение при многоделании ничего не сказать, в примитив и физиологичность. Это напоминает оценку одного старого архитектора, работавшего в пятнадцатом веке, который увидев постройку своего коллеги сказал: он не умел сделать хорошо, а потому сделал красиво. Любая работа Шалико Майсурадзе не выказывает стремления художника блеснуть мастерством (кстати, это ему легко сделать), его картины полны страсти выразить переполнявшее мастера чувство красоты мира. И еще одна особенность его живописи должна быть отмечена - ее порывистость, органическое проявление природных начал и свойств уроженца Кавказа, человека, связанного со своей исторической родиной корневой системой. Видеть мир таким живым и красочным в возрасте 76 лет мог только человек, щедро одаренный Божьим даром и совестливостью. И такой скромностью, без которой нельзя работать в искусстве. Художник подходил к холсту уверенно. Потому мир и отливался в красках, потому художник Майсурадзе искренне радовался, когда ему удавалось воплотить свои стремления на холсте. "Единой истины Твоей жаждет душа моя. Господи!"