Лев Дьяконицын
МОЛОДОЕ, СМЕЛОЕ ПИСЬМО
Я любил бывать в аскетической мастерской Шалвы Майсурадзе,
где главным пиршеством был
показ и разбор новых работ художника. Завсегдатая выставок сегодня трудно удивить открытием в искусстве.
Сложились, закаменели многие имена, приемы, "почерки" авторов, правые и левые направления, приелась и
эклектика на потребу дня. Тем более удивительна и радостна для меня оказалась первая встреча с живописью
Шалвы Майсурадзе в 1992 году на выставке московских сезаннистов старшего поколения. Пейзажи и натюрморты
Майсурадзе выделялись на ней изысканностью цвета, рисунка и письма. Привлекало свежее верное претворение
традиций французской и русской живописи времени великого перелома - начала XX века. Чего таить, эти традиции и
сегодня усвоены мало, часто неверно. Как говаривал
Сократ: "бойтесь не незнания,
а полузнания". Для художника это был
новый трудный поворот творчества, начатый с 1985 года. Правда, продолжалась еще практика юбилейных и тематических
выставок, живописец "дописывал" свои официальные картины-заказы в прежнем ключе и не без успеха. Полотна Майсурадзе
о бедствиях и победе в Великой войне с фашизмом воспроизводились в печати, занимали почетные места на вернисажах.
Сам ветеран войны, художник повествовал о ней в строгом монументальном духе, лаконично и строго. Здесь плодотворно
сказалась долгая личная школа "сурового стиля" с честным, "мужским" показом трудового быта. Художник и сам из тех,
кто сделал себя, свое имя упорным трудом и стойкостью в борьбе с тяготами жизни. Уроженец грузинского села Кведи,
он всем сердцем воспринял русскую культуру, судьбу народа. Великую
Отечественную войну он прошел
от звонка до звонка,
от грозного парада у Кремля в ноябре 1941 года до парадного итога Победы. Лучшие его работы военной тематики и
посвящены этим двум парадам, в которых он участвовал лично. "Ноябрьский" холст более монументален, открывает
снежный марш войск с панорамной высоты, другой - "победный" словно включает зрителя в происходящее, повествует
из-за плеча солдата-ветерана. Перестройка освободила художника от пут партийности, побудила творить скорее
"для себя", а значит и для самого искушенного знатока. К тому же "суровый стиль" к 80-м годам утратил свою боевитость,
стал заказным и официальным.
Новым опытным полем исканий Майсурадзе стали "нейтральные"
жанры живописи: натюрморт и пейзаж. Так родились
новые прекрасные серии "букетов", горных и сельских видов. Тут уместно вспомнить слова В. Фаворского о живой диалектике
изображения и вещи в искусстве, вещи как шедевра пространственной формы, единства образа и материала. Опыт
кубизма и абстракции показал чистую от идеологии диалектику этих начал, но с упором на вещь, на конструкцию целого.
Личные творения Сезанна, Матисса, Пикассо и др. новаторов XX века усилили не только "вещественные" качества языка
и мастерства, но и внесли новый психологизм образов, сопряженных не с классическим единством времени, места и действия,
а со вселенской вечностью. Так изначальная гармония модели мира - от дольменов до иконописи - обрела свое развитие в
новой диалектике современности. Художественные "вещи" начала XX века в России рождались в пылу революции. Сегодня,
с учетом издержек времени, возможен более чистый и гармоничный опыт художества. Что такое "букеты", "горы" и "русские виды"
Майсурадзе, внешне совсем простые, как массовидные примеры в философии? В плане изображения "букеты" минимально общи,
типажны, почти знаки цветов, ваз, столов. Пространство букетов носит свою театрально-декоративную маску, совмещая в себе
одновременно все предметы, уравнивая всё в образе среды, обитания всего. Букеты предстают как малые гейзеры жизни,
ее великолепия, драгоценности цвета и форм. Отсюда драгоценность колорита, огранки конструкции, точные как у хирурга
движения кисти - то легкие, то сильные. Так в строительных лесах рисунка, цвета, композиции возникает чудесное действо
живописи, где легко определить крепкие крестообразные узлы конструкций и паузы изображения, как начала и концы явления
и где мягкая форма парабол, овалов и дуг оживляет статику вертикали и горизонтали. Словом, зритель невольно втягивается
в работу художника. Только войдя "внутрь" образа, можно оценить и красоту материала, плотность и прозрачность цвета,
звук краски, о котором говорил В. Кандинский, "одежду" фактуры и многое, многое другое. Любитель оттачивать
форму в вариантах прежних работ, художник в "букетах" вновь и вновь варьирует главное: ваза с букетом, как осевой
центр картины, контрасты кобальта с розовым и холодно-зеленого с охрой, как доминанты цвета.
Пространство связано декоративной плоскостью и "рельефными" уступами и выходами в аванплан всей укрупненной
формы. Целостность вещи сохраняется на каждом этапе письма. Сам художник не раз замечал, что доработка сушит
живопись. Русские виды в холстах Майсурадзе, хотя и отталкиваются от натурных этюдов, но сочинены в мастерской.
Природа и жилище человека, кажется, существуют извечно вместе, возобновляемы, несокрушимы и торжественно
красивы, несмотря на временные утраты. В излюбленном для себя картинном квадрате композиции художник вместил
самое существенное, формулу пейзажа, не далекого, а близкого, "домашнего". Так по-свойски он почувствовал,
породнил себя с землей Подмосковья. Но самый большой цикл пейзажей Шалико Майсурадзе отразил поистине
картинное величие отчего Кавказа. Из поездки в 1986 году он привез ворох этюдов Приэльбрусья, но оно стало
скорее поводом для собственных свободных представлений о Кавказе. Не долины, ущелья и селения, а сами горы -
главные объекты размышлений. Поросшие лесом и спокойно дремлющие сегодня - они предстали в холстах живописца
гигантскими друзами кристаллов, устремленных в рост, в движение, в память своего становления. Горы, как извечный
вызов небу, стремление к нему и каменные храмы в горах, как разумная и гармоничная часть Вселенной. В горных закатах,
в пейзажах Майсурадзе поединок солнца, огня и холода доведен до накала. Кобальтовые переливы горных масс уподоблены
плотности синей смальты, силуэты гор предельно просты и величавы. Горы привольно открыты небу, купаются в тучах и облаках,
а горный воздух не разрежен, а уплотнен, созвучен горам. В отличие от спокойных построений натюрмортов и пейзажей
Подмосковья, ритмы гор Майсурадзе динамичны, могучи в своих диагональных выходах к небу, но также полны здоровья
и радости жизни. Всем строем образов, самим молодым смелым письмом, музыкой гор живописец славит мудрость природы.
Так, поэзией своих картин художник Шалва Иванович Майсурадзе ответил на суету и хаос наших дней.
Алексей Лазыкин
ПУТЬ К МОЛЬБЕРТУ
Небольшая мастерская Шалико Майсурадзе на улице
Вавилова напоминала аскетический цех мастерового.
Никаких украшений, безделушек, случайных вещей. Один-единственный вазообразный графинчик тёмно-синего
сапфирового цвета одиноко ютился на полке. Этот небольшой предмет в его натюрмортах волшебно превращался
в большие граненые вазы, увенчанные ярко-пышными цветами. Сам хозяин мастерской был неизменно приветлив деликатен,
вежлив. В нем сохранилась статность и порода красивого горца. Суждения Шалико об искусстве отличались прямотой и
определенностью. Его возмущало аморфное списывание натуры, он стремился к искусству с большой буквы. Он любил приводить
в пример П. В. Кузнецова - одного из выдающихся русских художников XX века. Как-то одному из товарищей Шалико
посчастливилось пойти на этюды с Павлом Кузнецовым. Недолго думая, он разложил кисти, краски и очень быстро
справился с этюдом. Потом решил полюбопытствовать: а что же сотворил Павел Варфоломеевич. Он подошел к
старому мастеру и увидел, что тот сидит перед чистым холстом. - Знаете, я не могу найти решение мотива, - сказал
Кузнецов. - Вот и думаю: не что изобразить, а как... Подобную задачу постоянно приходилось решать и Шалико Майсурадзе.
В его мастерской все работы были повернуты лицом к стене. И только один холст стоял на мольберте, его-то он и писал,
переписывал, дополнял, уточнял, меняя цветовые плоскости как элементы конструктивной композиции. Любопытна была
его палитра. Поработав, он чистил середину ее до блеска, а по краям лежали сталактиты подсыхающих красок.
Кстати сказать, палитры живописцев это явление особенное. К сожалению, после ухода художников палитры часто
выбрасывают, а ведь в каждой из них тайна ума и души этого мастера. Я подумал: хорошо было бы устроить выставку
палитр. Думаю, это было бы яркое и увлекательное зрелище. Когда я приходил к Шалико, наши разговоры с ним касались
только искусства живописи, мы никогда не опускались до бытовой болтовни, Он обожал творчество Дерена, Матисса,
Пикассо. Сильнейшее впечатление на него произвела выставка-праздник Аристарха Лентулова. Она подтвердила веру
Шалико в силу и могущество цвета.
Григорий Анисимов
ИЗБЫТОЧНО ЩЕДРОЙ ДУШИ ЧЕЛОВЕК
Шалико Майсурадзе обладал огромным опытом
постоянно работающего и думающего художника.
Он работал постоянно, даже тогда, когда в его руке не было кисти. Наблюдал, размышлял, прикидывал,
разговаривал с собратьями об искусстве. Это и есть та всеохватная вовлеченность человека в главное дело
своей жизни. Его пейзажи построены по законам экспрессии цвета, столкновения разноокрашенных плоскостей,
динамичного владения формой. Приметчивый глаз художника втягивал в себя наблюдённое и давал мастеру
возможность писать в мастерской уже без натуры. Но вглядитесь внимательно в эти пейзажи - сколько в них
спрессованного натурного материала, преображенного и кристаллизованного! Это солнце Кавказа, теплое и
ослепительное, зелёные склоны гор, синь бескрайнего неба, серебро горных речек и резкие тени могучих деревьев.
Всё это сплавлено в картинах Майсурадзе по законам искусства.
В его натюрмортах с цветами будто переливается
внутренняя сила земли, ее живительных соков и щедрых сочетаний красного, желтого, алого, розового, синего,
оранжевого, зеленого, черного, белого. Так поэтически видеть мир мог человек избыточно щедрой души, доброго
взгляда на жизнь. Только с такой высоты и открывается художнику новое, не даёт опуститься в сети стилизации,
пошлости и салонного пустозвонства. Необходимая для такого письма воля тоже наличествовала в Шалико -
ведь он нашел в себе силы резко изменить свой привычный стиль и почерк - от давно почившего передвижничества,
полуглухого и полуслепого, вялого, жеманного, от бескрылого натурализма к кубистическому пониманию активной
формы с её резкой геометрией и глубинной сезанновской страстностью. Шалико Майсурадзе избежал заражения
самым модным и распространенным вирусом современного искусства - бездушностью и бесстрастностью.
Тенденция современного мирового искусства при всей его изощренности и технической вооруженности упирается
в непроходимую стену салонности, умение при многоделании ничего не сказать, в примитив и физиологичность.
Это напоминает оценку одного старого архитектора, работавшего в пятнадцатом веке, который увидев постройку
своего коллеги сказал: он не умел сделать хорошо, а потому сделал красиво. Любая работа Шалико Майсурадзе
не выказывает стремления художника блеснуть мастерством (кстати, это ему легко сделать), его картины полны
страсти выразить переполнявшее мастера чувство красоты мира. И еще одна особенность его живописи должна быть
отмечена - ее порывистость, органическое
проявление природных начал и свойств уроженца
Кавказа, человека,
связанного со своей исторической родиной корневой системой. Видеть мир таким живым и красочным в возрасте
76 лет мог только человек, щедро одаренный Божьим даром и совестливостью. И такой скромностью, без которой
нельзя работать в искусстве. Художник подходил к холсту уверенно. Потому мир и отливался в красках, потому
художник Майсурадзе искренне радовался, когда ему удавалось воплотить свои стремления на холсте.
"Единой истины Твоей жаждет душа моя. Господи!"
|